такую любовь?
Душно от тайного темного пожара,
В висках бьется беззвучная бессонная кровь.
Разбилась бы от крепкого сердца-тарана
Самая мудрая, самая китайская стена,
Но вот пробита, вот ширится горячая рана,
Немыслимая взору открывается страна.
Там звон, там трепет крыльев и небо,
Оранжевые в черном заливе паруса,
Обыкновенное солнце стало победным Фебом,
Двумя теплыми звездами твои стальные
звезды-глаза.
Смотри, смотри, далеко внизу на старой
земле темнеет
Твое брошенное тело, как отслужившая
змеиная чешуя,
А пламенный дух летает и реет и веет
И пламенеют неба края.
Октябрь 1921
Л. Д. Блок
Молчи о любви своей и муку
Ковром узорчатым не расстилай под ногами,
Не мани меня Амальфийскими садами,
Где теплые от солнца померанцы сами падают в руку,
И в францисканском монастыре вот уже семьсот лет
Колокола поют: динг-донг, динг-донг.
Нет!
Не пойду я с тобою, нету слуха
Для любимого звона и для слов любовных —
Я душою тешу Святого Духа,
Что мне в твоих муках греховных?
Глаз нет, чтоб садами любоваться,
Рук нет, чтоб с тобою обниматься,
А ночью, когда я иду по волчьей поляне,
Что городом прежде была, и свищет бессилье,
Ветер и беды,
За плечами моими бьются крылья
Самофракийской Победы.
Январь 1921
М. Кузмину
Из-под скрытницы ли земли, или из сердца
какого-то страшного
Вырвались эти ветры и с золотого небесного
свода вчерашнего
Сорвали хитрым Коперником пригвожденное
солнце.
Резиновым мячиком упало оно на землю.
Господи, внемли!
В твоем Содоме, сожженном грехом,
в твоей Помпее,
Сожженной Везувием, было прохладнее,
было нежнее,
Чем в России в столетьи двадцатом,
в семнадцатом году.
В черном ли, в горячем бреду,
Или вправду солнце разорвалось тогда
как ручная граната,
И восстал любимый на любимого и брат на брата.
На телегах, пешком, на крышах,
на буферах вагонов
С Карпатов на Оби, на Волги, на Доны,
Бежали солдаты домой,
И на вокзалах борьба, стрельба и звериный,
звериный вой,
А в просторном небе тихим архангелам снится,
Что летит и поет на земле буйнокрылая птица.
От осколков солнца дома, корабли,
купола и сердца запылали
Горе дереву, хрусталю, тростнику, слава стали!
Плавились стальные сердца, и медленным шлаком
Стекали тысячелетние розы и луны и покрытые
звездным мраком
Трепетные свиданья
У знаменитых, старинных Петербургских зданий
И ворох звенящих стихов о поцелуях,
изменах и обладаньях
……………………………………………
……………………………………………
В проплавленном сердце
Сильнее смерти и страха смерти
Осталась косноязычная, суровая, неукрашенная
любовь,
Единая как вытекающая с жизнью кровь.
Декабрь 1920
Москва
Есть минуты – слышишь как безымянная земля
Круглая в синем кружится небе,
Не надо радеть о хлебе,
Не надо запирать ворота Кремля,
И осень червонная в листьях и куполах
Гуляет по яблочному городу —
Совершенная любовь изгоняет страх —
Господи, твоему молоту
Наши рваные сердца плохая наковальня,
И плохой виноград для твоего точила.
От вина твоей ярости мы не пьяней – печальней,
А когда улыбаешься – на радость нет силы.
Сентябрь 1920
Т. М. Персиц
Каждое утро мы выходим из дому вместе,
И бродим по городу в поисках хлеба.
Он целует мне руку как будто невесте,
И мы смотрим на розовое еще не проснувшееся небо.
Этой весною земля вместо хлеба цветы уродила,
И пахнут ландыши в Петербурге, как на Корсике
магнолии.
Что ж, что уходят все наши силы,
Вечером мы цветы покупаем, и вспоминаем
о пшеничном загорелом поле.
Иногда небо начинает тихо кружиться,
И вдруг без удержу падает на землю,
А земля как большая черная птица
Из-под ног выпархивает и я твоему голосу внемлю.
Когда кружится голова – большое утешенье
Гулять с голодным и крылатым Ангелом
Песнопенья.
Май 1921
Винт стучит, стучит, под ним мохнатая белая пена.
Воет сирена.
Беззвучно и грузно падает в воду огненный шар,
Будто сердца последний удар.
Грешной и черной нет больше под ногами земли,
Впереди корабли, корабли, корабли.
Чужой хлеб и любовь, и чужие недвижные звезды,
И чужой слишком легкий, слишком просторный
воздух.
Кто мне с берега машет платком ли, белым крылом?
О чем, о чем?
Ни один художник не писал такой Богородицы.
Над городами и полями крыла простерла,
Под удар подставила горло,
А младенца нет, его прикололи штыком.
Зовешь? не зови, мне больше нечем мучиться,
Теплое сердце мое вынули и вправили в грудь
готовальню —
Измеряю небо и землю и любовь и зарю
и разлуку и странствия дальния.
Ты руки крестом сложила, а третьей зовешь,
Троеручица.
Синие очи,
Неустанное полыхает пламя
Сухой степной воробьиной ночи,
Сердце рваное – пробитая хоругвь, знамя,
Под ногами
